Аркадий МУЗЫЧУК

Задумывая в 1954 году свой последний фильм «Поэма о море», Александр Довженко страстно верил в то, что здесь возникнет новая жизнь, которая будет лучше вчерашней. Мог ли он предположить, что спустя десятилетия великая идея о рукотворных морях отзовется болью в душах многих украинцев, чьи родные дома поглотила вода?

Было это прошлым летом. Мы возвращались из командировки из Полтавской области. Путь пролегал через Каневское водохранилище. Ехать этой дорогой мне приходилось уже не один раз. Но короткий эпизод, случившийся в тот августовский день, настолько растревожил душу, так глубоко засел в памяти, что каждый раз, когда вспоминаю о нем, а особенно, когда кому-то рассказываю, то на глаза навертываются слезы. Настолько поразительным и волнующим был поступок местного водителя, которому поручено было отвезти нас в Киев.

Как потом выяснилось, к такому ритуалу он прибегал каждый раз, проезжая по этому пути. Точнее — с тех пор, как возникло море и через него пролегла дорога. То есть больше тридцати лет. Причем в его действиях не было ничего искусственного, наигранного. Все происходило вполне естественно, по-человечески.

Так что же произошло? Проехав где-то с полкилометра по дороге через море, водитель вдруг съехал на обочину и остановился.

— Что-то случилось с машиной? — спрашиваю.

— Случилось, но не с машиной и не сейчас, — ответил он загадочно и, как мне показалось, немного взволнованным голосом. Потом, взяв букет полевых цветов, который лежал за задним сидением, вышел из машины.

С обеих сторон дороги, сколько можно было видеть, играло волнами море. Какое-то мгновение водитель молча постоял, смотря не в даль, а как будто рассматривая что-то поблизости, в ста метрах от берега. Голова его была немного наклонена, он будто бы кланялся. Потом он перекрестился и бросил в воду букет цветов. Еще какое-то мгновение он постоял молча и пошел к машине. Длилось это не более 10 минут. Когда сел за руль, взглянул на нас и, как будто, виновато сказал:

— Простите, что остановил. До Киева нагоним.

И больше ни слова. Мы поехали. В машине воцарилась тишина, которую ни мы, ни водитель долго не осмеливались нарушить. Каждый думал о своем. А если точнее, то мы с коллегой молча строили различные версии относительно того, что случилось. Но чаще всего приходила в голову мысль о том, что именно на этом месте и именно в море много лет назад случилась какая-то трагедия, вследствие которой кто-то из близких или родных водителя погиб. И потому, проезжая каждый раз по этой дороге, он останавливается и бросает на воду цветы. В знак памяти. Других вариантов у нас не было. Тем более, что спустя некоторое время мы стали свидетелями, если можно так выразится, открытия на обочине трассы маленького обелиска-памятника кому-то из погибших на том месте.

Одним слово, настроение было угнетающее. Думалось, что в молчании так и до Киева доедем. Ан нет, водитель, словно почувствовав свою вину, начал рассказывать:

— Каждый раз, когда я проезжаю по этой дороге, особенно в том месте, где я останавливался, у меня словно немеют руки и ноги. И я не могу ехать дальше, не остановившись. На том месте было наше село. И где-то приблизительно там стояла хата родителей... Ее снесли и затопили... Теперь вот море... Там прошло мое детство. Как счастливы те люди, которые имеют возможность приезжать в село, в хату, где родились. Побродить теми тропинками, посмотреть на те деревья, которые вместе с ними подрастали... А нас этого лишили... За что? Чем мы провинились перед Богом? И, главное, — ради чего затопили, наверное, сотни сел, если не тысячи? За что? За что?

Последние слова были сказаны сквозь слезы, которые он, уже немолодой мужчина, не стесняясь, вытирал рукавом рубашки. Это был его монолог-боль, монолог-крик, монолог-плач. В каждом слове чувствовалось большое горе, которое выпало на его личную судьбу, на судьбу его семьи и односельчан, насильственно изгнанных из родных, обжитых домов, с прародительской земли.

И вспомнился мне тогда совсем другой эпизод, свидетелем которого пришлось быть в конце 1960-х годов. Тогда именно создавалось Киевское море. На территории нескольких бывших районов столичной области — Вышгородского, Вышедубечнянского, Дымерского. И мне, тогда еще студенту-практиканту редакции газеты «Молода гвардія», пришлось побывать в тех местах сразу после того, как «родилось» это море. Помню, в одном из сел, на берегу только что образованного водохранилища, стояла сильно опечаленная бабушка и, воздевая руки к небу, голосила:

«За что над тобой так издеваются, мой сыночек. За что? Плыви, плыви ко мне, я тебя спрячу от этих варваров. Ох, немота поганая...»

От головы сельрады, который стоял рядом, я узнал, что после того, как море поглотило сельское кладбище, и бабушка Палажка увидела как отплывают от берега вымытые водой гробы, она обезумела. Потому что среди них был гроб ее сына, который вернулся с войны тяжело раненым и умер несколько лет назад. А муж ее на той войне пропал без вести.

Поэтому, ежедневно, как только начинало светать, выходила бабушка на берег и целый день, сквозь слезы, всматривалась в море, посылая проклятия... фашистам. Именно их сумасшедшая женщина считала виновными в своем горе.

... То в одном, то в другом месте волны прибивали к берегу доски от гробов, кресты и даже кости. Это было ужасное зрелище, которое и до сих пор стоит перед глазами.

Оригинал статьи на сайте:

http://www.day.kiev.ua/290619?idsource=255756&mainlang=rus